Памяти братьев Муращенко

1.

Она прячется под бархатными и густыми листьями – крупная, чуть припыленная, клюет тяжелым носом и точно сама просится в руки. Я приподнимаю, отводя в сторону, листья куста – под серебряной их изнанкой мясистые ягоды. Одни чуть поменьше и розовей, с еще неспелыми зеленеющими мысками, другие – как на подбор: большие, красные, темно-красные и красные до черноты.

Несколько кустиков – и дно лукошка умывается первыми каплями сока, как смоковница, только что принявшая жертву. Неспешно кладу клубнику в корзинку и ловлю себя на мысли: а в Москву не хочется. Расслабил отпуск – успела привыкнуть к провинциальному, ни к чему не обязывающему ритму.

К тому же, лето в столице не задалось: на календаре июнь, а по небу бродят серые тучи, проливая то там, то тут грустные неромантические дожди. Завтра к ним и бесконечным трудам-заботам понесет меня самолет.

— Ты в салоне клубнику-то не забудь, – заранее выговаривает мне бабушка, бережно укладывая самые большие и спелые ягоды в продолговатое, с невысокими стенками, лукошко. – В Москве-то она и на клубнику не больно похожа. Ни вкуса, ни запаха. Не то, что у нас.

Я смотрю на огрубевшую кожу бабулиных рук, и что-то сжимается там, внутри, в области сердца и солнечного сплетения.

— И наверх, в багажный отсек, не ставь, лучше под ноги. Тогда, как выходить, зацепишь да вспомнишь. Может быть, – добавляет со вздохом бабушка.

— Вспомню и не забуду, – бурчу я ответ, но прекрасно понимаю: она права. Растеряша я знаменитая. Чего только ни теряла и где только ни оставляла зонтики, перчатки да шарфики.

«И все-таки бабушка молодец, – делаю вывод я. – Держит ее сад-огород. Крепкая еще. Пушкина, Есенина на ночь в охотку почитывает, помнит про дни рождения, всем живо интересуется, переживает. Правнуков просит. Молодец! Дай, как говорится, ей Бог».

…

— Мама, а правда, что Бог в небе живет? – спрашивала я маленькой.

— Неправда.

— А где?

— Нигде.

— А это очень высоко?

«Нигде» – это во-о-о-о-о-он за теми молочными комьями ваты, – улыбаюсь сама себе я, глядя через толстые линзы иллюминатора на длинные хребты облаков. «Нигде» – это спальня Бога, из которой он только что вышел.

— Человек – такая скотина, которая склонна менять свое мнение, – вдруг произносит кто-то сзади меня. – Будто голос из ада. Аж мурашки по спине пробежали.

Оборачиваюсь. Мужчина и женщина. Он говорит – она напряженно молчит.

— И с верой так же: сегодня человек по одному образцу молится, а завтра ему скажут, что есть другие, более действенные молитвы. И он, не задумываясь, отречется и от веры, и от Бога. И от молитвы, конечно. И будет делать все что угодно, лишь бы ему помогло, – продолжает мужчина, а я вдруг испытываю за услышанное неловкость.

Удивительно: хоть и невольно я оказалась свидетелем их беседы, а как-то не по себе. Примерно, как в первом классе, когда мне впервые пришлось столкнуться с потусторонним.

…

Однажды на переменке подружка Ленка рассказала, как вызвать дух.

— Обещаешь, что никому не скажешь?! Даже родителям!..

Заклинание было простым, запоминалось сразу, произносилось речитативом: «Кресты, кресты, кресты, прилети ко мне черная тучка». Вот и весь текст.

— Повтори, – шепнула мне Ленка.

— Кресты, кресты, кресты, прилети ко мне черная тучка.

Ленка довольно кивнула, продолжая свой монолог.

— Тучка умеет все! Она желания исполняет! Как появится, говори! Можно даже не вслух, про себя, тучка услышит! Она исполнит! Честное октябрятское слово! Я только тебе сказала! А ты – никому, ты обещала! Я по секрету, потому что ты моя подружка. Я тучку вызывала два раза уже – и все сбылось! У нее колдовской силы – во! – и Ленка провела рукой над головой, будто отчертила мир реальный от того, о котором я раньше и не догадывалась. В реальном остались я, Ленка, уроки, родители, а в новом – заклинание и доверенная мне тайна.

Раздался звонок. Спросить, как выглядит тучка, я не успела, да и вряд ли б решилась. Было это накануне летних каникул – бабушка уже ждала внучку на клубничный сезон.

…

— Сок томатный? Сок яблочный? Вода минеральная?

Разносили горячее и напитки. Я вспомнила про клубнику, ногой нащупала стоящий под сиденьем пакет. На месте!

«А гостинец, между прочим, что надо. Надеюсь, Ромке понравится», – подумала я и заказала себе минералку.

— Минералку, пожалуйста.

Как все же просто отвечать на необязательные вопросы случайным людям – попутчикам, персоналу – и как сложно говорить с близкими. Ведь так и не рассказала я бабушке о своем новом романе.

Роман с Романом. Подумала, засмеет? Или что бабушка не признает недолговременных связей? С ее точки зрения, отношения должны строиться навсегда и любовь бывает однажды. Остальное – блеф, ложь и обман. А с Ромой мы познакомились этой весной – связь двухмесячной давности бабушка и подавно не восприняла бы всерьез.

Где-то в середине апреля, стоя у киоска «Центропечать», я листала роман Харуки Мураками, размышляя над тем, хочу ли его прочитать.

— У вас красивые кисти, – вдруг сказал, обращаясь ко мне, высокий темноволосый парень и нагнулся к окошку, заказывая МК. – И вообще я люблю, когда женщины следят за ногтями, – расплачиваясь, небрежно добавил он.

Я посмотрела на свои руки, свеженький маникюр и решила, что Мураками сегодня брать точно не стану, а вот молодой человек…

Бабушка говорит, любовь проверяется временем, которого у нас, поколения нового, нет. И еще она уверена, что длительность связи определяет и воспитание, и образование, и опыт – словом, то, что она вкладывает в понятие «культурный человек».

— «Хроники Заводной Птицы»? По-моему, это не самая сильная вещь Мураками, но почитать дать могу, – продолжил наступление Рома.

Я окинула взглядом улыбающегося и слегка заносчивого Романа, и уже вдвоем мы направились к метро «Краснопресненская», обсуждая Харуки, а после и Рю Мураками, и напоследок – пресловутую желтую прессу.

Достаточно ли этого для продолжения знакомства, хотелось бы спросить мне у бабушки? Я вот не знаю. Скажу одно: Роман подкупал простотой. С ним было не стыдно чего-то не знать, ему не страшно было дать телефон и согласиться прийти в гости. С ним как-то сами собой исчезали привитые воспитанием и образованием комплексы.

…

Впрочем, я остановилась на каникулах и клубнике. К слову, ягоде окультуренной. Раньше была себе земляника, росла где придется, а потом перекочевала на участки, стала садовой и увеличилась до привычных размеров. Случилось это не так давно, всего пару веков назад. Как, наверное, и с человеком, которого «окультурили». Или с молитвой, о которой рассуждает мужчина. Ведь не знали, например, наши предки-язычники «Отче Наш», а в силы высшие верили. Просто молились по-своему.

Так вот. К бабушке на клубнику я ехала, говоря взросло, измотанная душевно.

С тех самых пор, как Ленка рассказала про тучку, нормально я не спала ни одной ночи. Стоило только закрыть глаза – и воображение рисовало черных чудовищ. Они смеялись, метались в оконных проемах, прятались за занавесками, лезли ко мне под кровать. Потом чудища превращались в тучку, и она росла, росла, росла…

Задыхаясь, я просыпалась. Лежа в тишине и не смея посмотреть на часы – а они висели на стене над кроватью, – я самозабвенно, как кающийся грешник молитвы, повторяла про себя выученные стихи, правила правописания, таблицу умножения. Я была готова вспомнить все, только бы не вырвалось это: «Кресты… кресты… кресты…». В час ночи, со слов Ленки, заклинание вступало во власть.

Но разве в семь лет у меня не было желаний? Особенно, когда я узнала, что «тучка умеет все»? Ведь ребенок способен на многое ради мечты.

Клянусь, тогда я забыла, что значит мечтать! Страх перед тучкой, которая может прилететь просто потому, что я случайно вспомню ночью слова, уничтожил все желания на корню. Этот страх прокатывался по телу горячей волной и утром за завтраком, и днем на уроках. Но особенно навязчивым он становился вечером, когда время приближало меня ко сну.

Выключался в комнате свет, мама говорила «Спокойной ночи» – и начиналось. Немели руки, иголочки покалывали кончики пальцев, и очень хотелось смахнуть с себя слова заклинания, как стряхиваешь с тела мерзкую волосатую гусеницу. Забыть! Никогда не помнить его, не знать, что оно существует!

Пожалуй, на тот момент это и было моим главным детским желанием.

Передавая меня бабушке на воспитание, мама так и не смогла убедить ее в том, что моя нервозность и бледность, это обычный авитаминоз и обычная усталость, которая накапливается у детей к концу учебного года. Она честно надеялась на свежий воздух и ягоды-фрукты, которые вскоре должны вернуть ребенку здоровый вид и нормальный сон.

…

— Молодой человек, вернитесь, пожалуйста, на свое место, во время посадки ходить по салону запрещено, – вежливо попросила кого-то бортпроводница.

В моей сумочке заиграл мобильный – наверное, не отключила его перед полетом…

Звонок был с московского городского.

— А ты говоришь, Бог, – вдруг снова откликнулся голос сзади. – Просто кто-то взял и не выключил сотовый. И мы очень просто из-за этого…

— Случайность, – довольно грубо и резко вступила в разговор женщина, пресекая неприятные рассуждения.

— Чья? Бога? Был Бог – да весь вышел! – выпустил пар мужчина.

Я сбросила вызов, телефон отключила. «Может, Рома перепутал время прилета? Почему тогда с городского? Может, с работы? Зачем? Бланков я оставила предостаточно, кассу сдала». Я перебирала в памяти все похожие комбинации цифр, стараясь вычислить абонента. Кто? Кто? Кто?.. Иногда очень хочется, чтобы желание исполнилось сразу, пусть даже и примитивное.

…

2.

Андрей умер от тоски – вот о чем мне предстояло узнать в Шереметьево. Снова зазвонил телефон, и я увидела номер, который не давал в самолете покоя.

— Юля, здравствуй. Это Иван. Золотов. Помнишь такого? – на выдохе сказал голос.

Я ступила на трап. Ветер швырнул в сторону волосы так же резко, как после слов Вани провалилась в прошлое память.

Последний раз я видела Золотова лет семь-восемь назад. Вместе мы работали в авиакомпании: он в центре бронирования, я кассиром, но сдружил нас театр с пафосным названием «Звездное небо». Ваня пропадал там все свободные вечера, всерьез мечтая об актерской карьере, а однажды затащил на репетицию и меня.

Был предпремьерный прогон по пьесе начинающей драматургессы. Меня приятно удивила добротная игра непрофессиональных актеров, уютная, почти домашняя атмосфера театра.

После спектакля назначили обсуждение, и по просьбе Вани мне разрешили остаться. Режиссер, плотный бритый мужчина лет сорока, глядя в пол, расхаживал от кулисы к кулисе, будто измеряя шагами ширину сцены. Иногда он поднимал голову, и тогда его взгляд, острый и цепкий, как хищная птица когтями, выхватывал из зала чье-то внимание, унося его в мир своих рассуждений. Говорил он долго, запальчиво, слегка раздраженно.

Я слушала его теорию о новом театре, о силе воздействия актера на аудиторию, о профессионалах и начинающих, о значимости выбранного материала, мастерстве диалога в пьесе, слове вообще и вдруг… Вдруг захотелось вот так же легко, как вышло у молодой девушки-автора, написать о современности, и чтобы слова эти зазвучали со сцены. Захотелось их осязать, чувствовать за них гордость.

Вскоре в моей сумочке поселились книги по драматургии и блокнот с набросками пьес. Я все чаще приходила в институт, где «Звездным небом» арендовался зал, и наблюдала за сценической жизнью. Ваня ходил петухом.

— Какого я кадра подсуетил? А?

…

— Юль, мне Рома твой телефон дал. Я подумал, может быть, для тебя это важно. И ты захочешь прийти.

— Погоди, Вань. Прийти? Куда прийти? И… какой Рома?

— Ну, Рома, Роман. Твой Рома. Он сказал, вы встречаетесь… Верно? Я звонил тебе позавчера, но ты была недоступна, и днем сегодня. Просто, понимаешь…

— Вань… Алло… Ты куда пропадаешь? Говори, я тебя слушаю, – перекрикивала я ветер, теряясь в догадках.

Зачем звонит Золотов? Ваня и Рома знакомы? Я сплю? Меня разыграли? А может быть, обманули? Но в чем подвох? На мгновение выплыл из памяти мой первый визит к Роме, когда он захотел, чтобы я послушала «Реквием» Моцарта.

Форма прослушивания оказалась столь неожиданной, что я с трудом прогнала тогда от себя мысли об извращенце-маньяке. И если бы не врожденное мое любопытство и страсть к неординарным вещам и поступкам… Словом, было это так: Рома провел меня в комнату, приглушил свет, включил музыку и сказал, чтобы я легла на пол и закрыла глаза. Мотивировал он просьбу особенностями акустики и магической силой воздействия «Реквиема» именно в такой позе. Что это действительно так и что Рома не извращенец, я поняла минут через десять.

В трубке воскрес глухой голос Вани.

— Юль, мы через час хороним Андрея. Он в Склифе сейчас…

Думаю, о существовании многомерности пространства человек узнает именно в такие моменты.

— Что?! Хороним?! Андрея?!

Сначала покачнулось здание аэропорта, потом раздвоилась перспектива. Один ее слой на секунду приблизился и почти сразу стал отдаляться, сливаясь с той далью, которую охватывал взгляд. Неужели видимый мир состоит из слоев, как созданная в фотошопе картинка?..

— Он умер? Андрей? Наш Андрей? Который в театре…

— Да. Наш Андрей. Который в театре. Он умер.

Я поняла, что не могу ослышаться с третьего раза.

— Но ему… – я прикинула: получалось лет 35, может, чуть больше, но точно до сорока. – Вань, он, что ли, болел? Или… из-за чего? – потихоньку впуская в себя информацию, спросила я.

— Не из-за чего, Юля. Так. От тоски. Он здоров был. Ничем не болел. С семьей все в порядке, дочки росли. От тоски, думаю, Юль. От тоски.

Я поняла, что больше Иван не в силах повторять этот текст. Он просто устал его говорить.

— Я приду, Вань. Приду обязательно. С Ромой. Спасибо, что позвонил.

…

Мы приехали к отпеванию. Людей было много – все незнакомые. Стараясь не смотреть на гроб, они блуждали взглядами по полу и стенам и жались друг к другу, как напуганный молодняк в стаде. Тягуче и нараспев читались молитвы, позвякивали цепочки кадила.

Широкоплечего высокого Ваню я заметила издалека, кивнула. Рома обошел толпу и, пожав Золотову руку, вернулся ко мне. Снова нестерпимо захотелось узнать тайну их связи, но пришлось устыдиться эгоистичных мыслей – их сменили воспоминания.

В «Звездном небе» Андрей появился чуть позже меня. Был среднего роста, статный, с серыми большими глазами и выразительным прямым профилем. Герой-любовник – не промахнуться.

Со Щукой за плечами, его приняли без просмотра программы, но поинтересовались, что привело его к нам, по сути, профанам?

— В нашем полку прибыло! – спас тогда Андрея Иван. – Пошли, сразу покажу наше хозяйство, – провозгласил он и, похлопав новенького по плечу, увел за собою в гримерку.

Впрочем, ответ на вопрос мы получили и довольно скоро: дар выпускника Щукинского училища оказался невыдающийся, а характер – не из простых. Обо всем Андрей рассуждал резко, чаще пессимистично. Начитанный, всегда в курсе мировых новостей и событий, он считал, что имеет право на критику – в том числе театральную. Сам же подходил к созданию роли без новаторских изысков, но основательно. Выходило классично, академично, иногда драматично, за душу брало редко, но и придраться не получалось.

Зато внешность Андрея споров не вызывала – зритель легко покупался на правильные черты лица и хорошее телосложение, прощая актеру не слишком интересные образы. Возможно, и сам Андрей делал на внешность главную ставку, мечтая о славе.

Но слава по понятным причинам не спешила к нему, а вот семья – жена и две нежно любимых Андреем дочки – вынуждала заниматься халтурами-скороспелками. Съемки в рекламе, массовки, новогодние елки приносили неплохой доход и выматывали одновременно.

«Вымотанность» – именно от Андрея я услышала это слово однажды. И сразу запомнила – было в нем что-то от «искушенность», «испорченность», «обреченность».

А еще однажды (когда мы летели театром с гастролями в Питер) Андрей разговорился с Ваней. Речь зашла об иркутских авиакатастрофах.

— Из-за возгорания двигателей произошла трагедия или по другой причине – по сути, Ваня, не это важно. Важно, что катастрофа помечает, как маркером, место трагедии. Видимо, черным. Как туча грозовая нависает или еще что, не могу точно сравнить, но сам посуди, – говорил он, – в Иркутске и Иркутской области авиакатастрофы с некоторого времени случаются с завидной регулярностью. 94-й: падает Ту-154, больше ста человек жертв. Года через три грузовой Ан на жилой дом рушится, а недавно совсем, в 99-м, грузовой Ил разбивается в аэропорту. И снова в Иркутске! И снова жертвы! И наконец, это лето, лето 2001-го… Разве не симптоматично?

— Возможно, но…

Андрей не дал Ване договорить.

— В жизни не полечу через Иркутск! – уверенно изрек он и добавил шутя. – Только, Вань, если мне жить надоест.

Москвич Андрей говорил как-то, что его прадед родом из Владивостока.

…

Когда батюшка закончил, и настало время прощаться, вместе со всеми я пошла к гробу, затерявшись в мыслях о том, что не черное место, помеченное маркером, досталось Андрею, а нечто очень-очень другое. По природе своей – другое.

— Вань, а откуда вы с Ромой знакомы? – спросила я, когда мы вышли из Склифа.

Рома убежал на работу, на кладбище поехали только родственники, а я и Ваня решили пройтись до Комсомольской пешком.

— Шутишь, что ли? – грустно улыбнулся Ваня своей доброй улыбкой впервые за этот день.

— Я? Почему?

— Ты извини, Юль, я сейчас, видимо, шуток не воспринимаю.

— Я не шучу.

— Вообще, Юль, Рома долгое время был звукооператором у нас в «Звездном небе».

Огромное количество аппаратуры, динамиков и колонок – вот что сразу бросилось мне в глаза, когда я впервые оказалась у Ромы в квартире.

Я покраснела, а Ваня продолжил.

— Я еще удивился: раньше вы друг на друга и внимания не обращали, а теперь вот как. У меня чудом сохранился его телефон – тем же чудом я узнал твой, когда стал вслух рассуждать, мол, не знаю, как Юльку, тебя, то есть, вычислить. А вот он тебя помнил.

— Значит, моей связи почти 10 лет? – я засмеялась громко и смеялась долго с переливами, придыханиями. – Смело можно было рассказывать бабушке, – сквозь слезы подытожила я.

— При чем тут бабушка? – не понял истерики Ваня.

— Прости, Ваня, прости. Всякие глупости в голову лезут. Это все от нервов и напряжения, думаю. Прости. Но… Почему Рома не сказал мне про это?

— Вот уж не знаю, – немного обиженно и рассеянно произнес Ваня. – Случайность, Юля, случайность.

— Где-то я это уже слышала, – снова непонятно для Вани сказала я.

Пару минут мы шли молча, глядя на проносящиеся мимо машины.

— Как театр? – наконец поинтересовалась я.

— Стоит.

— Ходишь?

— Хожу.

Прошла еще пара молчаливых минут.

— Есть успехи?

— А знаешь, Юль, я ведь тоже о суициде думал, – теперь неожиданно для меня, выпалил Ваня. – Ну, в смысле, не тоже, а просто думал. Сам по себе.

— С ума сошел… – я испугалась.

— Лучше б сошел, Юль. И Андрей лучше б сошел! Или в авиакатастрофе прогиб! Но не так же… – вдруг зло сказал он гулу машин, зачем-то махнув им рукой. – У Андрюхи, к тому же, образование. Щука – не что-нибудь за плечами. А все равно жизнь сожрала, не захотела щадить – ни реализации не дала, ни шанса на самообман.

Я хорошо слышала удары собственных каблуков об асфальт.

— Страшно.

— Уже нет, Юль. Не страшно. Страшно ведь бывает до тех пор, пока ты страх в душу не впустишь. А потом он становится частью тебя, может, болью, сном. Или обычным воспоминанием. Мы ведь любую информацию вынуждены принять, хотим того или нет. А Андрей… Знаешь, после этой нелепой смерти… А что? Разве не так? Лег человек спать – и нет человека! И не надо перебивать!.. Так вот… После смерти его я вывел для себя формулу: страх или другое чувство, любовь, например, может тебя поглотить. Еще страх можно вообразить, от него можно попытаться избавиться, можно впустить – да что угодно, в конце концов! А смерть ожидает каждого. Но умирает человек не из-за понимания первого или второго. Он умирает в тот час, когда что-то навсегда ломается где-то внутри. Андрей умер раньше, намного раньше, чем позавчера. Так-то. А мы, Юль, все думаем, что плохого до конца не бывает, что всегда есть шанс и злая участь тебя точно минует.

Почему-то в этот момент я вдруг вспомнила про гостинец, понимая, что его со мной нет. Остановилась. Волна досады накрыла меня.

— Черт… Ваня! Я забыла у Андрея клубнику…

Ваня тоже остановился как вкопанный.

— Юль, ты что говоришь такое? – в его глазах я увидела ужас.

— Понимаешь, Вань, я везла Роме клубнику. Гостинец. Она в пакете была, а в нем лукошко небольшое.

— Ну.

— Ну и все. Я когда цветы клала, и его, кажется, в смятении положила.

— В гроб, что ли?

— Кажется, да. Я до этого пакет из рук не выпускала, чтоб не забыть… И забыла… Господи, Вань, ну почему я растеряша такая? – накопившиеся за день слезы, которые я до сих пор сдерживала, в секунду заслонили мне свет.

Ваня обнял меня своими большими крепкими руками. На душе стало мягче.

— Юль, ты успокойся, пожалуйста. Я думаю… Ты не забыла ее.

— А что же? – как ребенок, всхлипнула я.

— Это… Это Андрей ее у тебя попросил.

…

3.

Как-то Роман сказал мне, что стриптиз-бары, в его понимании, порнофильмы и прочие развратные радости существуют для того, чтобы не воспринимать жизнь всерьез.

А в тот вечер, поминая Андрея вином, он вдруг спросил про черную тучку.

— Помнишь, ты начинала рассказывать, но не договорила, чем дело кончилось?

Я пожала плечами.

— Да ничем. Сначала бабушка крестила меня. Решила, что это должно помочь. А потом повела к местной знахарке, та долго шептала какие-то слова у меня за спиной.

— И что все-таки помогло?

— Не знаю. Но что-то помогло точно. Я вернулась к родителям прежним цветущим ребенком. Ром, а почему ты ни разу про «Звездное небо» мне не напомнил? Я думала, ты просто тогда подошел.

— Просто и подошел. Действительно просто. Захотелось, чтобы ты послушала Моцарта.

Я глотнула вина, окинула взглядом комнату, легла на пол.

— А еще раз Моцарта можно?

Рома взял пульт, лег рядом со мной – мы закрыли глаза.

Все было, как в первый раз, только мы лежали на полу вдвоем, взявшись за руки, ни на секунду не отпуская друг друга.

Вскоре музыка зазвучала тише, вытекая будто не из динамиков, а из космоса или неглубокого сна. По позвоночнику пробежали нарастающие импульсы сладострастия.

НА ГЛАВНУЮ БЛОГА ПЕРЕМЕН>>